Гр-лян сидел на корточках в углу большой и просторной клетки и с тоской наблюдал за человеками, направляющимися к его клетке. Он поймал себя на мысли, что непроизвольно назвал эту клетку своей. Да, за те две недели, что он сидел в этом узилище, она вполне могла считаться его. По крайней мере, никто, кроме него на неё не претендовал, и на его свободу, в пределах ограниченных прутьями, никаких прав не предъявлял.
Гр-лян был фаталист. Раз попав туда, куда он попал, он терпеливо сносил временные, как он считал, неудобства и не раздражался когда местные пацаны, регулярно по вечерам, приходящие к клетке, тыкали в него длинными палками, требуя от него хоть какой-нибудь реакции. Желательно, конечно, пояростней и погромче. Обычно никак на них не реагирующий Гр-лян, иногда решался на подобное представление и доставлял детям истинную радость, с яростным рыком бросаясь на прутья и разыгрывая из себя страшного, кровожадного и жестокого ящера. Вся малышня, теснящаяся вокруг клетки, в этот момент с радостным визгом бросалась врассыпную, искренне довольная тем, что вывели несговорчивого врага из его созерцательного настроения.
Единственной неприятностью от подобного развлечения было то, что стражники, охранявшие клетку от местных селян, тут же проникались чувством своей значимости и начинали наводить порядок, по крайней мере, так как они это понимали. Они тыкали в Гр-ляна остриями своих копий. Причём, уже учёные им, никогда больше не делали это все одновременно, а неприменно оставляли одно, а то и пару копий, за пределами клетки, для контроля за поведением ящера. В самом начале, раздражённый их тычками, Гр-лян вырвал одно копьё из рук какого-то молоденького стражника и устроил им такую развлекуху, что те до сих пор боялись подойти к клетке ближе, чем на три метра, а то и более.
Вот и сейчас, в пяти метрах от клетки остановилась группа людей, в количестве пяти особей, вооружённых, не в пример более устрашающе, чем местные стражники.
«Знать, какая-то», - подумал Гр-лян, рассматривая пришедшую группу. – «Значит, пришёл мой черёд. Наконец-то».
- Слушай ты, рептилия, - надменным голосом, проговорил один из них, по виду, самый старший. – Я к тебе обращаюсь, грязная обезьяна, - заорал раздражённо старший, выведенный из себя молчанием ящера.
- Из нас двоих, ты больше похож на обезьяну, - насмешливо ответил молчащий до того ящер. – По крайней мере, если судить по надутым щекам, - уточнил он, явно намекая на отвисшие, как у бойцовой собаки, рыхлые щёки главного.
- Гляди ка, а он, однако, наблюдательный, - заметил стоящий рядом со старшим молодой расфуфыренный дворянчик.
- Слушай сюда, - обратился он к ящеру. – Мы знаем, что ты врач. И довольно таки хороший врач. По крайней мере, из тех, кого ты лечил, никто до сих пор не умер.
- Врач, не врач, а в вашем нутре и натуре разбираюсь.
- Ну, так мы тебе и предлагаем вылечить нашего барона. Если вылечишь, то отпустим. Мы слышали, что вы знатные врачи. И для вас нет невозможного.
- Невозможное есть для всех, - мрачно ответил ящер, понимая, почему и каким образом он оказался в этой клетке.
- Однако, мы тебе делаем хорошее предложение. Свобода, в обмен на лекарство. В ином случае, костёр – лучшее, что тебя ожидает.
- Видно вы долго за мной охотились, или вам очень надо, - заметил ящер, наблюдая за нервным поведением старшего группы.
- Мы даже денег твоим сородичам не пожалели, чтобы тебя поймать, - заметил старший.
- Деньги могут многое. И многие твои соотечественники, предпочитают иметь деньги, а не хорошего лекаря.
- По видимому они думают жить вечно и никогда не болеть, - насмешливо ответил ящер.
- Мы знаем, что ты лечишь людей, - продолжил старший в группе.
- Лечил, - ответил ящер. Больше не буду. Нет более неблагодарной скотины, чем человек. Весь день ты лечишь его единственную дочь, вытаскиваешь её с того света. Сидишь с ней, потом, всю ночь, меняя компрессы, а утром, когда она явно пошла на поправку и видно, что кризис миновал, её отец приводит толпу вооружённых селян. И тебя сажают в клетку. Причём тех селян, кому ты раньше помог, кому давал порошок от простуды, кому сломанную ногу у единственной лошади вылечил. Кому ещё что, доброе сделал.
- Но ведь это всё в прошлом, не так ли, - резко обратился он к старосте деревни, где была установлена клетка.
- Вот именно, в прошлом, - с чувством внутреннего достоинства и собственной правоты, ответил староста. – Мало ли что ты там наделал, раньше то. А теперь ты ответишь за зверства иных ящеров, что регулярно грабят наше несчастное селение.
- Так ведь грабят, а не убивают, - попытался достучаться до его мозгов Гр-лян. – И не сжигают живьём, как это у вас принято. Давно уже не убивают и не жгут.
- Эти не жгут, - кивнул головой староста, - а у соседей жгут.
- Соседи, это другой клан, - устало ответил Гр-лян, понимая, что все эти разговоры бесполезны, и вековую вражду за время жизни одного поколения, не отменишь.
- Уже сто лет, мы не ходим к вам, ни за добычей, ни за рабами, а последние двадцать, так вообще, даже не грабим, а пытаемся торговать и жить в мире. Потому, видимо, вы так и обнаглели, - тихо закончил он.
- Ты чего там бормочешь себе под нос, рептилия, - вдруг заорал ещё один, расфуфыренный как павлин, дворянчик из стоящей возле клетки группы.
- Это ты там бормочешь, обезьяна облезлая, - гневно ответил ящер, окончательно понявший, что с этими двуногими он даже срать под одним кустом не сядет.
- Делайте своё дело, жгите. Но помощи, от меня, в лечении не ждите. Не стоите вы того, чтоб вам помогать….