Трудность для стрелков была именно в том, чтобы угадать, кто оскорбил, кого оскорбили и в том, чтобы попасть в движущуюся мишень, совершенно не желающую подставлять свою шкуру даже под учебные болты. Понятное дело, что никто им не говорил, кто на этот раз их оскорбляет. Это надо было догадаться. И кого оскорбляют, тоже надо было угадать правильно. Иначе для них следовало наказание в виде потери одной медяшки и дополнительных занятий, плюс к обычной нагрузке, так же имеющее свою степень наказаний, в случае промаха или не укладывания в нормативы.
- Ну и почему это я должен был стрелять? – раздражённо накинулся Сидор на ухмыляющегося Димона, отсчитывая очередные медяшки в руку ухмыляющегося матроса. – Мы там оба стояли.
- Если бы я выстрелил, - ухмыльнулся Димон, - то поражение засчитали бы мне. А так как ты «не» выстрелил, то поражение засчитали тебе.
- Вспомни ка, что послужило причиной оскорбления? – снова ухмыльнулся он.
- Да не было там никакой причины, - раздражённо откликнулся Сидор. – Ну подумаешь, попал не в десятку, а в девятку.
- А зачёт только по десяткам, - усмехнулся снова Димон. – Ты давай, давай, медяшки отваливай.
- О! – радостно подскочил он на кровати, на которой допреж сидел. – Песню придумал, - и хрипло запел, на манер старинной кабацкой песенки:
- А ты давай, давай, давай, монеточки подкидывай.
- А ты давай, давай, давай, медяшечки отсчитывай…
Дошло до того, что под конец месяца, уже вся команда, обозлённая стрельбой по ним, уже изгалялась над стрелками так, что иной раз, даже Сидор с Димоном, привычные к матерщине, только рот открывали и не знали, что и ответить.
Но и обозлённые стрелки, понёсшие к тому времени чудо-о-овищные потери в своих капиталах, потребовали от матросов изменения правил и ношения боевых шлемов рыцарей, каким-то чудом оказавшихся в трюме лодьи. Их вёз куда-то капитан, так и не сказавший, для какой надобности у него оказался, чуть ли не целый трюм, забитый глухими шлемами со сплошным сетчатым забралом на лице.
| 
(
