Следующее утро опять началось с хлопанья сапогом по входной двери. - Как-то это становится привычно, - сказал Сидор, слезая с прогнивших нар и открывая входную дверь. - Ещё и солнце не взошло, а ты уже у наших ног, - мрачно обратился он к стоящему с лошадьми Старосте. - Не знаю, чего это Совет с вами возится, а по мне, так спали б вы хоть до обеда, а то и вовсе, никуда бы не ехали. Много здесь всякой швали, вам подобной, шляется. Одной больше, одной меньше, не вижу никакой разницы, - процедил сквозь зубы староста. - Добрый ты, однако, - заметил выходящий из землянки Димон. – С таким как ты…. - Поторопитесь, - перебил его Староста. – Белый свет на дворе, а мы ещё даже не выехали. Мне никакого резона валандаться с вами тут нет, своих дел хватает. Или едем, или не едем. По мне, лучше не ехать, а там сами смотрите… Покряхтев ещё, для приличия, минут пять, вся компания, не исключая и Маши, быстро собралась и, даже не позавтракав, отправилась на просмотр предложенного Советом. - Ты то, чего увязалась, - спросил Сидор Машу. – Спала бы дальше. Всё равно ничего в земле не понимаешь. - Сам ты, такой сякой немазаный, ничего не понимаешь, - возмутилась Маня. – Да я, может быть, всю жизнь мечтала свою землю иметь. Родовое гнездо, так сказать. Чтобы всякая тварь, - Маша умильно посмотрела на насупившегося старосту, - мне не указывала, как мне можно жить, и что, как потом оказывается, ещё и за жратву надо платить. - Ты ничего Маня не понимаешь, - встрял развеселившийся Димон. – Не захотела в прислуги идти. Плати. Всё по честным рыночным отношениям. Ты мне, я тебе. - Кстати, рыночник ты наш, а, сколько землицы то нам выделяют? – неожиданно вспомнил самое главное Сидор. - Схватились, недовольные вы мои, - развеселился Староста. – А выделяют вам по десять гектар на нос. Итого в сумме тридцать га. Если хотите, то можете и больше взять. Этого добра, - махнул Староста рукой, - немерено. Только работайте, ибо жрать нечего, если никто ничего не вспашет и не посеет. На одной охоте, да рыбалке не проживёшь, хоть этого добра здесь, - аж закатил глаза от удовольствия староста. - Рыбу в реке, почитай, хоть голыми руками брать можно, - немерено. Зверя – несчитано. Но, на одной рыбе, да на мясе – не проживёшь. Потому то всем прибывшим, участки для обработки и предоставляют. Когда подготовите участок, и можно будет сеять, дадут и семена, и лошадь для пахоты, и плуг с бороной, правда, в долг, под отдачу. Ссуда, опять же напомню, безпроцентная. Озадаченная подобной перспективой, компания стала весело и активно обсуждать имеющиеся «радужные» перспективы по превращению их в селян. По началу, весёлые комментарии о предложенных участках, чем дальше, тем всё больше становились скептические. Предложенное, всё меньше и меньше вызывало энтузиазм. И, в конце концов, где-то уже под вечер, ничего кроме уныния на лицах не читалось. К разочарованию, добавилось сосущее чувство голода. За весь день никому так и не пришло в голову остановиться покушать. Рано-рано утром, когда их поднял староста, есть просто не хотелось, потом, ближе к полудню, в компании царило лихорадочное возбуждение, и было как-то не до того, а потом уже, ближе к вечеру, старались побыстрей освободиться от неприятного просмотра и вернуться домой. Ничего откровенно не нравилось. Всё было какое-то не такое. Заросшие старые вырубки; северные террасы склонов, на которых до сих пор стоял снег, когда на южных его уже давно не было; заболоченные низины и торфяники, непонятно зачем вырубленные; пойменные закустаренные сенокосы и прочее, подобное же. Одним словом, дрянь. Участки с хорошей почвой и приемлемым рельефом, как правило, были сильно закустарены и с такими огромными пнями, что брала оторопь, как такие деревья вообще смогли срубить. Ну и всё такое подобное. В городок вернулись уже поздним вечером. Усталые, голодные, мрачные и молчаливые. Со старостой расстались сразу же в воротах. Слава Богу, на этот раз мост был опущен, наверное, все в это время возвращались с полей, так что не пришлось изображать из себя обезьян и лазить по лестнице. Ещё где-то час угробили на приготовление хавчика, молча поели и отвалились от стола, молча потягивая брусничный чаёк.
(
